Как я научился любить Владимира

Президент Путин далек от чьего-либо идеала главы государства. Но корреспондент Guardian, вернувшийся домой после четырех лет, проведенных в Москве, утверждает, что ему нужно отдать должное Путину как человеку, спасшему Россию от распада
Поскольку это ощущается как грех, должна быть исповедь. Я провел в Москве четыре с половиной года и писал о президентстве Владимира Путина – медленном уничтожении демократических свобод, беспощадном равнодушии к личности, нефтедолларовой надменности. Я был по привычке критично настроен из-за очевидной истины, что многострадальный российский народ заслуживает лучшего. Заслуживал веками. Но мой срок в Москве подошел к концу, и надо признаться: я становлюсь чем-то вроде поклонника Путина. Я видел много такого, что делает его позицию неприемлемой. Морг на окраине Беслана, от которого 4 сентября 2004 года пахло 186 трупами обгоревших и изуродованных школьников после неуклюжего военного штурма. Заложников, которых 23 октября 2002 года сотрудники спасательной службы вытаскивали в бессознательном состоянии из московского театра "Норд-Ост" и клали на спины под утренним снегопадом, в результате чего они давились собственными языками. Путина, сидящего рядом с Виктором Януковичем на военном параде в советском духе 28 октября 2004 года, за несколько дней до попытки Януковича украсть победу на президентских выборах на Украине. Любовь Ткач, жену российского шахтера, который пропал без вести во время аварии, – сидящую в ноябре 2003 года у груды угля в своей однокомнатной квартире, больную, не имеющую денег на лекарство, но смотрящую огромный цветной телевизор, купленный ей в виде компенсации.
Эти печальные моменты, которые я наблюдал с момента своего приезда в марте 2002 года, в своей глупости и жестокости кажутся почти нереальными. Но за этими моментами жестокости скрываются медленные и неуклонные перемены. Здесь большие деньги. Людям это нравится. Каждый раз, когда пытаешься подобрать эпитет для российского народа, они встают и спорят с тобой. И все равно справедливо будет сказать, что бедные питают к богатым скорее зависть, чем идейное отвращение. Есть ностальгия по советским временам, и все же, как говорили мне многие люди, "тогда мы жили хорошо, но это был кошмар". Теперь люди в основном хотят просто более приятной жизни.
Сегодня Москва в меньшей степени представляет собой город черных BMW и бандитизма 1990-х годов, а в большей – скопление сетевых магазинов и семейных автомобилей. Новая буржуазия – это турагенты и рестораторы, а не профессора и врачи. В 1990-е годы капитализм был спекуляцией – использованием несправедливых потоков дефолта, гиперинфляции, безрассудной приватизации и государственной коррупции, временем сколачивания неправедно нажитых состояний и, возможно, выведением их за границу, если кто-то об этом узнал. В более стабильный период, начавшийся в 2000 году, осталась только государственная коррупция, а растущий средний класс – пятая часть населения, по самой благоприятной оценке, но быстро растущий, несмотря на огромное численное превосходство нищих соотечественников, – делает деньги на все более ровном игровом поле. Работа и изобретательность (в сочетании с долей везения) приносят благосостояние. Это уравнение, хорошо известное нам на Западе, но здесь оно абсолютно ново и невероятно популярно.
Возьмем Веру, молодую мать-одиночку, работающую в издательстве. Она зарабатывает около 2 тыс. долларов в месяц в компании, которая с религиозным рвением платит налоги. Она живет в квартире в пригороде и каждый день ездит на работу на черной Audi, которую купила в кредит.
Когда я попросил Дмитрия Пескова, самого симпатичного пресс-секретаря Кремля, дать определение демократии, он ответил: "Свобода и процветание". Вполне очевидно, какая часть этой фразы популярнее всего в России (и, будем откровенны, на политически индифферентном Западе).
Определение также высвечивает серьезную проблему с демократией в России – со словом, означающим "власть народа", которой в России никогда не было. Сегодня народ голосует, но Кремль по-прежнему контролирует СМИ и партии. Иными словами, он контролирует, кто может участвовать и кто победит. До начала советского эксперимента были цари, которые вплотную приблизились к освобождению крепостных, прежде чем погрязли в войне и революции, а затем были казнены. Примерно 2% российского населения всегда правят остальными 98% как огромной рабской рабочей силой. Жестокость всегда принимала угрожающие формы в этом огромном обществе, простирающемся на Европу и Азию. А европейская идея по-прежнему противоречит российскому, во многом азиатскому, образу мыслей 98% населения, выбирающих правящую элиту.
1990-е годы видели взрыв свободы и отсутствие регулирования. В Британии, например, свободу слова сопровождают элементарные ограничения: на вас могут подать в суд за клевету, вас могут посадить в тюрьму за подстрекательство к убийству. Но в постсоветском царстве не было ни таких правил, ни независимой юстиции. Высокая политика оставалась игровой площадкой для богатых и имеющих связи. Государственные активы подверглись сомнительной приватизации; СМИ наполнились до краев самыми грязными политическими измышлениями; некоторые из 89 регионов страны провозгласили свою широкую автономию; в Чечне разразились две сепаратистские войны.
Борис Ельцин всю жизнь принадлежал к коммунистическому правящему классу, или номенклатуре, и продлил правление прежней элиты в новую, хаотичную и рыночно ориентированную эпоху, став первым президентом Российской Федерации в 1991 году. Болезненные, по преимуществу неэффективные рыночные реформы и первая война с Чечней предшествовали его переизбранию в 1996 году. Спустя два года, при неэффективном правлении Ельцина, рухнул рубль, и Россия объявила дефолт по внешнему долгу. Взгляд правящей группировки остановился на Владимире Путине, малоизвестном руководителе спецслужб. Сначала Ельцин назначил его премьер-министром, а затем, уходя в отставку в последний день 1999 года, он назвал Путина исполняющим обязанности президента. В марте 2000 года президентство Путина было утверждено на всеобщих выборах. Тем, кто стоял у власти при Ельцине, Путин представлялся бывшим агентом КГБ, достаточно серым, чтобы быть безвредным. Однако он стал противоядием Ельцину, сделав своей ближайшей задачей введение какого-то регулирования, или порядка, в стране, быстро распадающейся на части.
Я не верю, что кто-то мог бы вылечить Россию 1999 года исключительно нежностью и любовью. Помимо краха национальной валюты, чеченские сепаратисты устраивали вылазки в Россию; в столице таинственным образом взрывались жилые дома; президент, когда бывал трезв, представлял, пожалуй, большую опасность, чем в пьяном виде. Путин пришел и с тупой жестокостью плохого парня из КГБ начал что-то исправлять. Ельцин исчез; российская армия, решительно, хоть и варварски, выиграла вторую войну в Чечне; был проведен ряд экономических реформ, чтобы успокоить Россию. Поначалу Путин игнорировал электорат. Когда в августе 2000 года россиян потрясла трагедия 118 моряков, запертых в подводной лодке "Курск" на дне Баренцева моря, куда не могли добраться спасатели, президент находился в отпуске и грубовато заметил: "Она утонула".
Но он быстро учился и вскоре начал больше ориентироваться на общественное мнение, а его министерства стали более открытыми для СМИ (прошли времен, когда пресс-секретарь велел вам отправить вопросы по факсу и через неделю позвонить за комментариями). Был введен 13-процентный единый подоходный налог. Какое-то время казалось, что ситуация улучшается, и так было до конца 2003 года, когда Кремль начал длительную кампанию по уничтожению политических оппонентов и ужесточению контроля над СМИ и природными ресурсами.
Временами Кремль бывает удивительно глупым. По многим данным, Путин является одним из самых популярных лидеров в российской истории и почти наверняка самой популярной личностью сегодня. Однако впечатляющие данные опросов появляются в таком политическом климате, при котором его оппонентов вывели из игры, лишили времени в телеэфире и мест в парламенте. Путин может так и не узнать, какова его настоящая популярность, так как воцарилась паранойя, и Кремль душит все, что может нарушить его господство на политической арене. В результате он выглядит довольно глупо, вытащив Россию из хаоса и распада, а потом боясь, что на будущих выборах россияне могут проголосовать за восстановление коммунизма.
Советник, близкий к Путину, однажды замечательно объяснил мне, откуда взялся этот странный советский рефлекс. Куря одну сигарету за другой, он сказал: "15 лет назад мы жили при другой системе, как на Марсе". После гибели коммунизма, продолжил он, политическая элита довольно быстро освоилась с мыслью, что Россия должна быть рыночной экономикой, где правит демократия, которая движется к максимально возможному равенству людей. "Все было ясно, что идти надо именно туда. Потом возникла трудная задача – что необходимо сделать, чтобы этого добиться? А когда человек сталкивается с этой проблемой в повседневной работе, он видит, что инструменты, которые он пытается использовать, преимущественно советские. Научится пользоваться новыми инструментами – демократическими, рыночными – не так-то просто. Это не быстро. Вот в чем проблема Путина. Все решения наполовину советские".
Итак, сегодня у России есть инфантильная демократия, построенная советскими инструментами, и свобода, к которой можно присмотреться. Это лучше, чем ничего, но этого недостаточно. Чтобы это стало очевидным, достаточно минутной слабости. Я помню очереди у банкоматов летом 2004 года: россияне стремились снова положить свои сбережения под матрасы, так как распространились слухи, что власти могут отобрать лицензии у некоторых банков. Банки по всей стране процветали, но их развитие не шло вровень с доверием к банковской системе.
Конфликт между впечатлением и реальностью точно так же виден в Чечне. Районы Грозного сегодня неузнаваемы по сравнению с серым остовом города, который я видел в 2002 году. "Жизнь возвращается в нормальную колею", – говорит Кремль, и на центральном проспекте Победы кажется, что так и есть: новые тротуары, новые фонари, дома с новыми, побеленными фасадами. Но за фасадами остаются разбомбленные руины.
Но несмотря на то, что в Чеченской республике царит атмосфера страха, который наводят банды наемников, лояльных разным и враждующим между собой промосковским полевым командирам, ситуация, если смотреть с проспекта Победы, выглядит лучше. Пророссийский президент "избран" (хотя и на очень сомнительных выборах). Повсюду видны строительные краны, возводящие новые (правительственные) здания. Есть мобильная связь.
Многие опасаются, что фасад и продолжающиеся работы – это все, что им достанется. Как сказал мне житель Грозного, давно наблюдающий за конфликтом: "Проблема в том, что люди начнут думать, что это и есть норма, демократия и свобода". Аналогичная проблема господствует во всей путинской России. У Путина есть парламент, Дума, где две трети депутатов ему лояльны (президент формально несвязан ни с одной партией, но его полностью поддерживает "Единая Россия", имеющая абсолютное большинство). У него есть правозащитная комиссия, всех членов которой назначил он сам. Он проводит выборы, хотя относится к ним как к военной операции для победы над врагом, а не как к выяснению народной воли. Существуют институции, но пока отстроена лишь наружная стена. Срочно требуются обширные работы, чтобы фасад не рухнул.
В ближайшие 18 месяцев выяснится, чем было правление Путина – началом подлинной демократии или потемкинской деревней вроде центра Грозного. Перед главой Кремля стоит настоящая дилемма. Большинство россиян говорят социологическим службам, что хотят, чтобы он остался. Но чтобы это сделать, ему придется менять конституцию. Он не раз говорил, что этого не будет, и два его вероятных преемника, Сергей Иванов и вице-премьер Дмитрий Медведев, достаточно способные люди.
Если он добровольно уйдет на пике популярности, он окажется первым российским лидером, поступившим подобным образом, и, возможно, обеспечит себе эпитафию самого просвещенного лидера в новейшей истории страны. У него мало соперников в борьбе за это звание. Только смерть лишала трона царей, Ленина, Сталина и других коммунистов. Михаила Горбачева вынудил уйти Ельцин, которого, в свою очередь, вынудило уйти его слабое здоровье. После недавнего выступления Путина на саммите G8, когда он принимал мировых лидеров в своем родном Петербурге, саркастически подшучивая над Джорджем Бушем по поводу Ирака и Тони Блэром – по поводу продажи званий пэра, его рейтинг вырос до 79%. Чтобы уйти в такой ситуации, надо быть настоящим патриотом.
И здесь кроется настоящая причина, по которой я стал поклонником Путина: он направил Россию на курс, означающий, что скоро не он будет решать, он или его преемник останется у власти. Убеждать Россию будет коммерция, а не политика. Русские необратимо полюбили деньги, наряду со свободой передвижения и благами глобализованного мира. Благодаря Путину, сегодня существует государство, достаточно сильное, чтобы заставить их платить налоги. Кремль, несмотря на свои советские глупости, все же очень заботится о своей популярности, а потому нередко использует деньги на благо электората. Рост налогообложения усиливает требование представительства, и в конце концов правительство будет бояться народа, а не наоборот.
На прошлой неделе, возвращаясь домой, я ехал в такси. Мы попали в колдобину, и таксист извинился за плохие дороги. Я в шутку сказал, что в этом виновато правительство, а значит, электорат, который его выбрал. Водитель, лузгая семечки, заявил, что не голосовал 30 лет.
И все же в Москве постоянно строят и перестраивают дороги. Если в экономике и инфраструктуре происходят позитивные перемены в отсутствие настоящей демократии, представьте себе, что сделает власть, когда ей придется конкурировать с реальной оппозицией, чтобы понравиться избирателям, если она хочет остаться.
Проведенные мною четыре года в России были годами безобразного всплеска авторитаризма, но и временем огромной экономической свободы; роста исламского экстремизма, но и смерти его идеолога Шамиля Басаева; широкого наступления на инакомыслие, но и укрепившегося в некоторых слоях населения понимания того, каким должно быть адекватное цивилизованное общество; зимы и лета, когда бывало минус 32 и плюс 32. Таков и маятник крайностей, каким является здешнее общество: даже если курс страны невероятно печален и тревожен, через мгновение он может вселять невероятные надежды.